10 августа исполнилось 100 лет со дня рождения французского философа Жан-Франсуа Лиотара. Благодаря ему в конце 1970-х в широкий обиход вошло понятие «постмодерн».

Это понятие используют для описания самых разных вещей — от фильмов Квентина Тарантино до российского политического режима. Говорят даже о «стихийном постмодернизме» россиян, который ярко проявился во время войны с Украиной.

Для одних «постмодерн» — это что-то очень сложное и глубокомысленное, для других — синоним нелепости и едва ли не ругательство.

Вообще понятия «постмодерн» и «постмодернизм» придумал не Лиотар. Прежде их использовали искусствоведы: «постмодернистская живопись» — это направление, развившееся после модернизма (прежде всего французского импрессионизма 1870–80-х годов); «постмодернистская архитектура» — стиль, пришедший на смену модернизму 1910–30-х.

В 1970-е Совет университетов Квебека заказал Лиотару доклад о положении науки в наиболее развитых странах мира. Философ впоследствии признавался, что плохо разбирался в предмете, и называл книгу «Состояние постмодерна» (1979), которая получилась из этого доклада, худшей из своих работ. Впрочем, потом он не раз возвращался к проблеме постмодерна и значительно развил свою теорию.

В кратчайшем виде сам Лиотар излагал теорию так: постмодерн — это недоверие в отношении метанарративов, то есть всеохватных теорий.

Теперь чуть подробнее. Лиотара вдохновляла среди прочего идея американских социологов (прежде всего Дэниела Белла), что в богатых странах общество перерождается из индустриального в постиндустриальное. Эпоху модерна («современность» — то, что в российской историографии принято называть Новым временем) определяла промышленная революция — радикальное повышение производительности за счет механизации.

Теперь (к 1970-м) промышленная революция исчерпана — по крайней мере в развитых странах: там достигнуто материальное изобилие. Капитал и рабочие руки перетекают из промышленности в сферу услуг. Главным ресурсом становятся не уголь, нефть и металлы, а данные; главным товаром — информация (упорядоченные данные); главным активом — знания (способность действовать, используя информацию).

Модерн — это эпоха роста и развития, стремления к некой заветной цели. Она породила всеохватные теории, способные ясно указать, к чему следует стремиться. Например, Просвещение — теорию неуклонного прогресса, причем как научно-технического, так и нравственного. Или марксизм — учение об универсальных законах истории, которое не только берется объяснить все, что было прежде, но и предсказать, что будет дальше. Подобные теории Лиотар называл метанарративами.

Постмодернизм — это эпоха, когда вера в метанарративы пала, провозгласил философ. В постиндустриальном обществе больше нет одного доминирующего представления о том, как устроен мир и как должно развиваться общество. Самому Лиотару такое положение вещей нравилось: доминирующие метанарративы он считал формой угнетения, потому что они предписывали людям, как думать о мире.

Сложность в том, что при постмодерне, в отсутствие общепринятого объяснения реальности, невозможно окончательно и бесповоротно доказать истинность какого-либо суждения — хоть научного, хоть морального, хоть политического, хоть житейского. Истины нет — есть только множество конкурирующих между собой нарративов.

На протяжении 1980-х и 1990-х концепция постмодернизма усилиями разных философов разрослась, усложнилась и вобрала в себя множество идей.

В частности, более раннюю (еще 1960-х годов) идею другого французского мыслителя, Жака Деррида, что «все есть текст». Мы никогда не имеем дело с реальностью как таковой, а только с нашим восприятием реальности. Восприятие же — это преобразование в текст, то есть в систему сигналов, в которой можно уловить какой-то смысл. Вне этого текста и тех смыслов, которые мы в нем улавливаем, никакой доступной нам реальности нет.

Мало того. Никто из нас не хозяин никакого текста и никакого смысла. Автор умер (это уже Ролан Барт, тоже 1960-е годы): тот, кто произвел какое-либо высказывание, не является бóльшим авторитетом в вопросе его смысла, чем тот, кто это высказывание услышал.

Короче говоря, мы погружены в стихию языка и нарративов и нас носит по ее волнам без цели и смысла, а вся наша наука, философия, творчество — это тщетные попытки эти самые цель и смысл обнаружить.

Американский литературовед Фредрик Джеймисон в книге «Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма» (1991) отмечал, что важнейший творческий метод постмодернистского искусства — это пастиш, то есть демонстративная стилизация или даже имитация. В отсутствие всеохватных теорий и амбициозных проектов нового объяснения реальности невозможно сказать ничего по-настоящему оригинального: все уже придумано, сказано и пущено в оборот.

Именно в этом смысле постмодернистами называют, например, Тарантино, чьи фильмы сплетены из цитат и подражаний, а также Виктора Пелевина и Владимира Сорокина с их стилизациями и аллюзиями.

И есть еще одно постмодернистское понятие, особенно важное для перехода к финальной части этого письма, — гиперреальность. Давайте сразу на примере. Очередной французский философ, Жан Бодрийяр, в 1991 году, на фоне американской операции против саддамовского Ирака «Буря в пустыне», опубликовал небольшой цикл эссе «Войны в Заливе не было».

Суть ее, опуская множество тонкостей, состояла в том, что для рядового американца или европейца единственной реальностью войны была телевизионная картинка. Он не знал, не мог и, честно говоря, не хотел знать, что происходит в Ираке на самом деле. Видео и фотографии — собственно говоря, нарратив, совместно произведенный военными и журналистами — были для него той самой гиперреальностью, более реальной, чем сама реальность.

Описание современной России как царства постмодерна действительно пользовалось большой популярностью до 2022 года. Педагог и политик Евгений Бунимович еще в 2001 году писал о Владимире Путине как о «постмодернистском лидере постмодернистской эпохи». В 2014-м британский журналист Петр Померанцев писал о российском постмодерне в книге «Ничто не истина, и все возможно». Ключевой фигурой для него был Владислав Сурков, «идеолог Кремля» нулевых, который имел репутацию этакого сумрачного гения, трикстера и манипулятора, способного правозащитным языком оправдывать авторитаризм. В 2016-м о «путинском постмодерне» (уже без Суркова) говорил политолог Владимир Пастухов. В 2019-м британские исследователи характеризовали информационную политику Russia Today как «прикладной постмодернизм».

Все эти авторы на разные лады говорили, в сущности, об одном и том же: ни российское общество, ни российская власть ни во что не верят, у них нет ничего по-настоящему святого, они постоянно конструируют все новые идеологические химеры, врут самим себе, друг другу и окружающему миру, чтобы оправдать свои претензии на комфортное существование.

Литературовед Марк Липовецкий в статье 2018 года провозгласил, что под маской постмодернизма в России скрывается самый обыкновенный цинизм. Когда Бодрийяр писал о гиперреальности, это была критика современного общества и власти, которые предпочитают существовать в симулированной реальности. А путинские «идеологи» и пропагандисты взяли и превратили гиперреальность в политическую технологию.

В 2016-м вышел доклад американской исследовательской фирмы RAND о российской пропаганде, содержащий описание модели «брандспойта лжи» (нам уже приходилось рассказывать о ней в письме «Фейк»). Модель вроде бы постмодернистская: пропагандистская машина стремится как можно скорее заполнить информационное пространство как можно бóльшим количеством разнообразных версий того или иного события, не заботясь об их правдоподобии. Цель не в том, чтобы скрыть истину, а в том, чтобы смешать ее с враньем, полуправдой и откровенным абсурдом до полного неразличения.

Из мешанины фактов и фейков можно выстроить любой нарратив — и потом продвигать его вопреки всему. Так Кремль продвигает, скажем, нарратив о войне против Украины как самозащите.

В постмодернистской картине мира это может быть даже философски солидно: мол, ну да, у нас сконструированный нарратив — так ведь все нарративы сконструированы; мы верим в то, во что нам удобно верить, — а что, кто-то ведет себя как-то иначе?

Но это технический постмодернизм, односторонний. Любой житель России, собирающий свои нарративы из подручных фактов и фейков, отлично понимает: у этой постмодернистской игры есть очень строгие правила, и веселая деконструкция всего и вся имеет свои пределы. И всеобъемлющий текст допустимо составлять только из пяти букв: П, У, Т, И, Н.

Больше о постмодернизме Невзорова и Быкова можно прочитать здесь: https://discours.io/articles/social/russian-political-postmodern